Шипов Константин Николаевич   

Я родился в 1922 году в Оренбурге, куда мама специально ездила рожать к своим родственникам. Мой отец был партийным работником, и в 1933 году он был направлен в село Росташи Саратовской области. Голод 33-го года я на себе не ощутил, поскольку отец получал продовольствие по партийной линии, но видел его своими глазами. Помню барак в совхозе, где мы жили. На завалинке сидит опухшая голубоглазая девочка лет десяти и ни на что не реагирует. Дальше картинка: очередь. По пыльной дороге едет телега, на которой стоит бочка с бардой. Люди просят: "дай, дай". Возница отказывает. Кончилось тем, что эту бочку переворачивают в дорожную пыль, а потом начинают собирать эту грязь и ведрами несут к дому: Мои родители хотели, чтобы я играл на пианино, но мы рассудили, что пианино не потянем. Тогда купили балалайку. Я начал на ней играть. Учился у трех дедов разным мелодиям. Потом, видя мои успехи в игре на балалайке, мне купили гитару. Организовали оркестр. Выступали с концертными номерами в клубе, но на танцы не оставались, потому что будет выпившая молодежь. Много занимался спортом. Три года мы прожили в деревне, а в 1937 году перебрались в город. В городе деревенские увлечения хоккеем, и футболом не пропали даром. Я пошел играть в местный клуб Крылья Советов и вскоре стал капитаном футбольной команды. Кроме того, я занимался в хореографической студии. Танцевал "трепак", "яблочко". Жили мы не плохо. Мясо покупали на рынке. У меня был велосипед, приемник, который мы сдали с начало войны. За свою активность я был награжден поездкой в Артек в 1938 году. Там же я сдал нормативы ГТО. Коснулись ли моей семьи репрессии? Нет, но то что творилось вокруг, я видел. Все были насторожены. Все время шли разговоры, что ночью кого-то забрали. Правда, ни у меня, ни у моих друзей не было ощущения, давления со стороны государства. Мы очень активно участвовали в общественной жизни: создали в школе струнный оркестр, на праздники ставили танцевальные номера, проводили велосипедные поездки на 200 километров, занимались в кружках. В 1939 году попытался поступить в аэроклуб, но не прошел по росту. Когда немцы напали на Польшу пошли разговоры о том, что скоро будет война. Мы уже немного представляли что это такое, поскольку у нас были встречи с ветеранами боев на Хасане, Халхин-Голе, с теми, кто побывал в Испании. В Саратове было несколько госпиталей, где лечились раненные. Поговорив с ребятами, пришли к выводу, что надо идти в училище, не дожидаясь окончания десятого класса. Тем более что военное дело мы уже знали - изучали в школе винтовку, гранаты, уставы. Саратов - город танкистов. Перед войной в нем было два танковых училища, во время войны - три, а сейчас ни одного: В начале 1940 года во 2-е Саратовское танковое училище, был досрочный набор, поскольку несколько рот курсантов ушли на Финскую. Сдали экзамены, прошли мандатную комиссию, приходим на медицинскую - все ребята рослые, солидные. Я, как самый малорослый, иду последним: "Сколько вам лет?" - "Скоро 18". - "Вы очень хорошо сдали экзамены, все на "отлично", но танкист - такая нагрузка. Знаете, сколько весит винтовка?" - "Я же охотник с 12-ти лет. Сдал ГТО первой ступени. Да еще капитан команды. Вон вчера ваших в хоккей придавили. Занимаюсь балетом". - "Что еще умеешь?" - "Принимайте, а там разберемся, что я умею". И меня приняли условно под ответственность врача первого ранга Тарачкова. 15-го февраля 1940 года я подошел к маме и сказал: "Я иду на проводы". - "Какие проводы?" - "Я поступил в танковое училище. Уже сдал экзамены. Приду поздно, вы ложитесь спать". Вернулся последним трамваем в три часа ночи. Конечно, они не спали. Стали меня отговаривать: "Ты же хотел в Бауманский институт" - "Мама, война будет". Короче говоря, на следующий день я уже был курсантом - стал казенным человеком. В училище брали с семилетним образованием, поэтому мы, семь одноклассников практически закончившие десятилетку, на фоне остальных выглядели почти профессорами. Какова судьба моих одноклассников? Сергея Чернова сразу отчислили по зрению. У него было плохо с правым глазом. После окончания училища летом 1941 года Гена Чепотуркин и Валя Петров поехали получать танки. Гена попал в московскую операцию и погиб. Валя Петров сражался в Крыму - погиб. Боря Фролкин воевал на юге, дошел до Румынии и пропал без вести. Коля Беленовский остался в училище, был преподавателем. А потом занимался приемкой танков, поступавших из Ирана по Ленд-Лизу. Володя Пугачев стал командиром взвода, потом преподавателем топографии в училище. Женился, у него сразу двое детей родилось. Всю войну так и оставался в училище. Так вот 16 февраля была баня. Нас подстригли, одели в б/у, и мы пришли в расположение взвода. Кто-то командует, кричит. Для нас это странно, мы-то еще школяры, не обвыклись, стоим как прибитые. Пошли пообщаться с другими. Двухъярусные кровати. Один парень точит об кровать коньки. А буквально за неделю до этого мы на хоккейной площадке случайно встретились с тренировавшейся командой этого училища. Ну и воткнули мы им! В училище пришло четыре хоккеиста из нашей команды. Буквально на следующий день поверка: "Курсанты Шипов, Петров выйти из строя. К комиссару, шагом марш". Мы приходим: "Вы будете играть в ближайшее воскресенье за сборную училища. В субботу последним трамваем едете домой, переодеваетесь в гражданское. В воскресенье приходите в ДК. Играете там. А потом также в гражданском уходите и в форме последним трамваем приезжаете в училище. Боже упаси, чтобы вы патрулям попались". Так я начал играть за училище. Кроме того, участвовал в самодеятельности, поставил несколько танцевальных номеров: Естественно это все шло помимо основной нагрузки - учебы. Когда мы поступали, обучение еще было двухгодичным. Но буквально через месяц - отпуска долой. Программу поменяли - французский язык долой, теоретическую механику долой, общие сведения по электричеству долой, физику долой - оставили пять-шесть дисциплин: тактику, топографию, курс боевых машин, вождение, огневую подготовку всех видов. Вот это назвали "сокращенная программа". Нам отвели полтора года на ее освоение. Учили матчасть тяжелых танков Т-28, знакомились с Т-35. Т-28 мне нравился - уютная, хорошо управляемая машина. Но дай бог, чтобы час занятий на нем набрался. В основном практику вождения и стрельбы нарабатывали на Т-26 и БТ. Когда уже нас одели в командирскую форму, пошли дополнительные занятия по танку Т-34. Их, накрытых брезентом и под охраной, стояло три штуки. Очень серьезные были физические нагрузки. Перед ужином 10 километров на лыжах, а в воскресенье 20 километров с полной выкладкой - вещмешок, противогаз, лопатка. Увеличилось количество стрельб. В 1941 году напряженность, конечно, нарастала, но вместе с тем, у нас продолжались соревнования по футболу. Я стал капитаном училищной команды. В мае мы выиграли первенство среди училищ обыграв в финале летчиков из Энгельса. После этого на базе вашего училища решено было сформировать гарнизонную команду. Мы уже стали тренироваться, готовиться к первенству Приволжского военного округа. Но: настало воскресенье 22-е июня. Надо сказать, что в начале июня нас выпустили лейтенантами и 15 июня я принял взвод. У меня еще кубиков не было. Только 5 августа пришел приказ о присвоении звания: Когда я стал командиром, мне папа подарил часы. Так вот в субботу я поехал домой к родителям. Они снимали дачу на окраине города. Утром спал. Поднялся, хорошо покушал, оделся в форму. Около полудня решил поехать к ребятам. Сел на трамвай. Кто-то из пассажиров меня спрашивает: "Товарищ военный, что вы думаете по поводу начала войны?" - "Перестаньте вести такие разговоры. У нас договор с немцами!" - "Как?! Вы не знаете?! Немцы напали на нашу страну!" Я быстрее на выход и сошел с трамвая. Бегом в училище. Все ребята футболисты разъехались по своим училиам. Оъявили тревогу, раздали шинели, оружие. Часов до одиннадцати вечера просидели в казарме. Потом отбой. Разговор шел примерно в таком ключе: "Вот суки дорвались! Сейчас мы вам покажем!" Перешли на казарменное положение. Начали рыть щели, усилили охрану, караульную службу. Хотелось ли на фронт? Мы не задумывались. В армии учат выполнять приказы - где приказано, там и будем. Других мнений не было. Я лично хотел попасть на фронт, но не любой ценой:Как воспринималось отступление нашей армии? Близко к сердцу. Завели карту, отмечали линию фронта. Видели, как каждый день синие флажки все ближе, ближе подходят к Москве. Причем, чем дальше продвигались немцы, тем тревожнее становилось, тем мы становились злее. А потом мы уже вросли в эту напряженную обстановку. Безразличия не было, но и остроты переживаний тоже. Готовы были в любой момент, если надо пойти туда. Да, мы были готовы, у нас не было трусости или боязни. Причем это было не только среди нас, молодежи, но и среди преподавательского состава. Конечно, чтобы весь преподавательский состав вдруг пошел и потребовал отправки на фронт - такого не было. Но на базе училища были в разное время сформированы в первом случае штаб танковой бригады, а во втором - батальон в полном составе со своим штабом и материальной частью. Напряжение, понимание, что идут на фронт, было - люди живые, но отказников не было. Вот еще пример. Был у нас такой Боря Генин, еврей по национальности - нос горбинкой, акцент. Он учился вместе с нами, перед тем окончив первый курс какого-то института. Конечно, первокурсники, и мы, десятиклассники, были уровнем выше остальных курсантов. Он отлично учился, бегал, стрелял, играл в футбол и после окончания был оставлен командиром взвода в училище. Работал, как командир взвода, вкалывал, как все. Женился. В 1942 году я был у начальника штаба адъютантом. Он ко мне подходит: "Помоги мне на фронт уехать". - "Ты что?! Только женился!" - "Не могу! Еду в трамвае: "Вот наши воюют, а ЭТИ в тылу прижились. И так каждый день! Каждый день! Больше не могу!" А я знаю, что у него мама, сестра, отец парализован. Жалко отправлять: Но когда я с мамой поговорил, оказалось она тоже его поддерживала. Он извелся совсем. Я тогда пошел к комбату, а потом и к комиссару. Отправили. Через два месяца пришла похоронка: Осенью 1941-го года отец ушел в армию. Сначала он был зенитчиком, но, в конце концов, он стал начальником шифровального отдела на закавказской фронте. Первая зима была очень тяжелой. Фактически на моем содержании остались сестра и мать. Мы были на довольстве в военторге. Тогда ходила такая шутка, мол стоит ли эвакуировать военторг, когда наступают немцы? Лучше его оставить, пусть они подаваться им. Все посмеивались, но в шутке была доля истины. Командиров и преподавателей кормили хуже, чем курсантов. Вот тебе меню: В обед первое - щи с капустой. На второе тушеная капуста с рыбой. На третье компот, конечно, без сахара. Все! А у курсантов - каша с маслом, кусочек мяса, котлеты. Вот, когда пойдешь в караул, тогда наешься, потому что ребята принесут на весь караул, и тебя накормят. В субботу я шел домой, отоваривая в военторге талоны. Получал капусту на хлопковом масле, кусочек прогорклой рыбки, хлеб. Утром в воскресенье приходил за завтраком, в обед за обедом, и ужин за ужином. 5 километров пешочком - и того 30 километров. Но в результате дома кастрюля капустных щей, сколько-то рыбы и хлеба для моей мамы и сестры. Плюс хлеб, который они получат по карточкам. Это единственное, что давали, а все остальное, или не отоварят, или заменят незнамо чем. Например, мясо заменяли яичным порошком. Но, во всяком случае, концы как-то сводили. Все понимали, что трудно, но праздник будет - винегрет сделаем. Праздничным блюдом было винегрет и котлеты на каждого - это предел мечтаний. Буханка хлеба и бутылка водки стоили одинаково - 400 рублей. При всем при том ходили в кино с танцами. Все старались пораньше прийти на очередной сеанс, чтобы потанцевать, послушать музыку. В Татищеве, что в 40 километрах, формировались поляки Андерса. Вот эти поляки приезжали на поезде в Саратов и тоже ходили в кино. Были очень внимательны к женщинам и пользовались определенным успехом, потому что у них всегда банка тушенки, галеты, можно немножко подкормиться. Кончилось это тем, что в один прекрасный момент этих поляков выдворили из кинотеатра и избили. После этого они стали вести себя скромнее. Но до самого их ухода они все время толкались по рынкам и магазинам. Забегая вперед надо сказать, что с конца 1942 года нашим питанием занялись. Нас отлучили от военторга и поставили на армейское довольствие. Стали получать паек со склада - хлеб, мясо - все, как положено. Но с зарплаты удерживали пайковые деньги. Во взводе у меня было 30 человек и все саратовцы - механики, художники, фотографы, бухгалтеры. Из них 70% женаты, а у 40% дети, а у некоторых и по двое. Выходной день. Увольнение. Командир роты, старший лейтенант Огольцов: "Так, на взвод три увольнительных". - "Как мне делить три на тридцать?" - "Хорошо три в субботу, три в воскресенье". Это всего шесть. Когда же он семью увидит?! А дрова наколоть нужно?! С женой поспать нужно?! Я иду к комиссару батальона - мне дали еще два. Итого восемь. Как-то зашел в подвал нашего учебного корпуса. Смотрю, есть пустующее помещение, но окна обшарпанные. А у меня во взводе столяр был, Вдовин. Спускаемся в подвал. Спрашиваю: "Можно что-нибудь порядочное сделать?" - "Стены прочные, рамы прочные. За столярку я отвечаю". Был и маляр. Я и его сводил. Пошел к старшему преподавателю по боевой подготовке, сводил его в этот подвал. Решили там сделать класс огневой подготовки. Мой взвод стал строителями и у всех до конца до выпуска был решен вопрос увольнения. Причем я обещал, что троек не будет, и троек не было. Уже после того как я их выпустил, с ними остались отличные отношения. Они частенько приходили ко мне домой. Как-то на новый год принесли елку. Из-под Сталинграда привезли подарок - ППШ, два магазинных диска, банка патрон и 12 гранат с запалами. Меня не было, оставили маме: "на случай если заварушка начнется". В городе не стреляли, но ракетчиков было много. Были и налеты, начиная с 17 июля 1942 года, - пытались мост через Волгу вывести из строя. Перед самым выпуском моего взвода меня назначили адъютантом старшим (начальником штаба) батальона. Мои ребята выпустились, я их проводил на фронт, в основном под Воронеж. А уже с сентября был назначен преподавателем тактики. Трубил, как положено - от зари и до зари - три взвода, 90 человек. Но мне нравилась преподавательская работа. Готовишься и отрабатываешь. В основном в поле пешими по танковому. Иногда трактора дадут, а то БТ или Т-28. Основная работа командира - управление. Нужно довести отдачу распоряжений до автоматизма. Прибыли на место, нужно разместиться. Дается распоряжение на размещение. Здесь должно быть все предусмотрено - и поставить машину, и назначить охрану, и наблюдение вести, и техническое обслуживание обеспечить, и питание экипажа, и многое другое. Начинается выдвижение. Все распоряжения по подготовке к выдвижению должно быть точными и не упустить из виду ни одной мелочи - заправка ГСМ, боеприпасами, осмотр вооружения. В движении может быть нападение, воздушная атака. В этих ситуациях нужно уметь быстро и четко распорядиться. Дальше есть виды боя - наступление, оборона, разведка, охранение. Чтобы успеть за световой день пройти программу все перемещения только бегом. Впрочем, если семь часов на улице зимой, то пробежаться это не так и плохо. В общем, преподавательская работа у меня получалась и на фронт, сколько я рапортов не подавал, меня не пускали.

Выступает преподаватель тактики 2-го СТУ Шипов К.Н.
Я выпустил взвод и сделал два выпуска, работая преподавателем тактики. Всего 210 человек - хватит! И я своего добился. Нарушил дисциплину: им деваться было некуда, и они направили меня на фронт. Что я предпринял? Рассказывать я тебе не буду. Началась эта история в училище, а окончилась, когда я уже учился в Академии после войны. Короче была история и не важно какая, главное, что в феврале 1944 года получил направление, приехал в Москву в отдел кадром БТМВ на Соколе. Две недели я ждал назначения. Разместился на квартире знакомых. Это были хорошие дни - днем я шел в кино, вечером в театр, зал Чайковского, в консерваторию. В марте месяцеяполучаю назначение на Первый белорусский фронт, адъютантом старшим 267-ого отдельного танкового батальона. 8 марта 1944 года я прибыл к начальнику штаба 23-й танковой бригады 9-го танкового корпуса по предписанию на должность адъютанта старшего. А должность занята. Пока заявка ходила, выдвинули своего офицера: "Поезжайте в штаб корпуса. Вам там что-нибудь подыщут". - Я два года добивался, чтобы меня отправили на фронт, а теперь опять в резерв! - "Какие должности у вас вакантны?" - "Есть должность командира роты". - "Никуда не поеду, назначайте командиром роты". - "Хорошо, а потом по возможности поставим вас адъютантом". Так я стал командиром роты.

Корпус находился на переформировке. Батальон, которым командовал Женя Дышель - отличный товарищ, скромный, симпатичный, располагался в роще. Ну как батальон? Всего человек 15 офицеров и человек десять солдат - все, что осталось после зимних боев. Потери за операцию всегда были большие. Вот, например, летом 1944 года на Друть мы вышли в составе 125 человек. А закончили на Буге - 25 человек офицеров, солдат, сержантов. Вот такая примерно текучесть: Так вот среди этих пятнадцати человек оказались ребята, что знали меня по училищу. Офицеры бездельничали - белок стреляли, самогончик травили, шли какие-то политические занятия, стрельбы. Буквально через несколько дней стал помощником начальника штаба. Подошел к командиру: "Я могу с офицерами тактикой заняться". - "Давайте, берите, занимайтесь". Я начал проводить занятия по тактике. Ребята с удовольствием занимались - им надоело уже бездельничать. Провожу занятия. Тема: "действия танкового взвода при наступлении в ночных условиях". Нарисовали на карте обстановку. Отыграли оценку обстановки, приказы отдали - все, как положено. Противника обозначали солдаты, которые в двух километрах приготовили взрывпакеты, холостые патроны. Ребята с удовольствием отвечают на вопросы. Разбились по экипажам. Пошли. Отыграли, как нужно, на рассвете закончилось наши занятия. Возвращаемся в расположение батальона мимо Минаевщины, где стоял штаб бригады. Там паника! Решили, что десант высадился! Поднялись по тревоге. Звонят в батальон: "Занимаемся боевой подготовкой, согласно расписанию, которое вам представлено неделю назад". Ну, наконец, получили танки Т-34-85. Стали заниматься сколачиванием экипажей, проводим занятия уже с машинами. Приходит время идти в наступление. Меня как адъютанта направляют в рекогносцировочную группу бригады. Наша задача выдвинуться в район следующей остановки на ночь. Провести там рекогносцировку, чтобы встретить танки и быстро расставить. Это очень напряженная работа - близко линия фронта, действует немецкая авиация. Сосредоточились. Приказали сделать карты - ящики с песком с изображением местности на ближайшую задачу. Мне это привычно по училищу. Прямо в грунте, обложив яму досками, я и пятеро солдат быстро сделали карту местности до Бобруйска. Штаб бригады делал себе отдельно. Когда увидели наш ящик - свой закопали и весь офицерский состав бригады участвовал в рекогносцировке на нашем ящике. Я, конечно, ходил королем. 23 июня 1944 года была дана команда: "Вперед!". Я со штабной машиной, как положено. Основная работа заместителя начальника штаба - составление донесений. Каждый день в 19 часов кровь из носа, но в письменном виде донесение должно быть в штабе бригады. Никаких уважительных причин его отсутствия быть не может - сразу взыскание. Что в донесениях? Писали от руки: "Батальон вышел на такой-то рубеж, потери такие-то, успехи такие-то, захвачено столько-то трофеев". Подписать должен начальник штаба и командир батальона. Исходные данные для донесений добывал сам у командиров рот, командира батальона, связываясь с ними по рации. К концу дня я мог вызвать командира роты. Я же производил учет потерянных и подбитых вражеских танков, за которые платили деньги. Надо сказать, что на моей памяти конфликтов с выяснением кто подбил не было. Сказать, что много было подбитых - нет. Не было массового уничтожения противника. Немцы не дураки. Они не стояли и не ждали, когда их подобьют. Да и потом мы не авиация - там собьют самолет и все бегают, просят акт подписать, что они сбили. Итак, 23 июня начало атаки. Туман - авиация не действовала, работала только артиллерия. Пошли штрафники - никакого успеха нет. Мы должны были входить в прорыв. Мы не танки НПП. Но их танки побили, а успеха нет. Начали брать танки из нашего корпуса туда. Танки горят: Рассвело. Пошла авиация. С задержкой в один день мы двинулись, преодолели Друть, она не широкая, но глубокая речка. Короче говоря, мы вошли в прорыв. Через несколько дней наступления вышли рокаде в районе Бобруйска, соединились с 11-м танковым корпусом и замкнули кольцо окружения. Фактически мы замыкали внутренний фронт окружения. Развернулись фронтом на восток. За нами река Березина. Батальон держал около четырех километров фронта! Танки курсировали по дороге. Штабную машину мы укрыли за шоссе, вырыли окопы. На рассвете немцы пошли в самую настоящую психическую атаку, как показывают в кино - пьяные в дым с автоматами. Танки стреляют из пулеметов и пушек, а они все равно прут! Один немец вскочил на танк, пробежал по нему, спрыгнул - командир батальона его пристрелил. Мы из-за танков ведем огонь по тем, кто прорывается. Конечно, в тот момент никакого страха не было. Уже стало рассветать, и я вижу, справа какая-то группа движется - вроде наши. Точно! Пехота! Я ходу навстречу к ним. Выхватываю пистолет, стреляю вверх: "Стой!" Они настроены мягко говоря агрессивно: Кричу: "Всем лечь между танками". Совместными усилиями мы отбили немецкую атаку. Таким было мое боевое крещение. Вышли к Бобруйску. Оттуда повернули на Осиповичи. От Осиповичей пошли на запад партизанским краем. Все дороги партизаны от немцев перегородили лесным завалами. Темп движения определялся саперами и партизанами, которые шли с пилами, и пили проходы в завалах на ширину танка. Пробьют коридор на километр, мы продвинемся. Было так, что горючее кончается, танк останавливается и все - бензовозы не могут пробиться. Проезд занят танками, артиллерией. Бензозаправщик, не доходя до передних танков, заправлял ближайшие. Но за три-четыре дня этот район мы преодолели и вышли к Шацку. Ввязались в бой. Со мной радист, через плечо РСБ, наушники у меня, я разговариваю. Вдруг дают зашифрованный текст. Первая группа должна мне сказать страницу кода. Код бестолковый, и квитанцию не дают. Я не выдержал, говорю: "Проверьте первую группу". А в это время слышу открытым текстом командир бригады: "Прекратить атаку, вернуться на исходные позиции". У командира батальона танк сожгли, он еле выбрался: Картинка. Пыльная дорога. По ней идет обгоревший танкист - весь обожженный, волосы сгорели, руки как крылья растопырены. Из ближайшего танка вытаскивают простынь, быстро выливают на нее спирт и ей оборачивают тело. И сразу под одеяло. Вот так выглядело оказание первой помощи: Я здесь не воевал - у меня свои дела: связь, донесения кто погиб, кто ранен, как там с боеприпасами. На подходе к Барановичам погиб начальник связи бригады. Меня забрали из батальона и назначили на эту должность. Посадили на "Виллис". И стал я бороздить по матушке Белоруссии из конца в конец - где на виллисе, а где ползком. Зато научился ходить через обстреливаемый артиллерией участок. Танки видно - вот они, в двух километрах стоят, а связи нет. Что делать? Танка нет. На "виллисе" не проедешь. Значит, бегом туда. В первую воронку вскочил и слушаешь, как бьет. Четыре - значит, батарей, две - взводом. И в промежутке между залпами, раз, в следующую воронку перескочил. Вот так от воронки до воронки. Так мы дошли до Буга. А перед тем как его форсировать ранило заместителя командира батальона. Начальник штаба стал заместителем, а меня поставили на то место, на которое я приехал 8 марта 1944 года. Вот так закончилась Белорусская операция. Тут уже другая работа - комплектование личным составом, награждения, захоронение погибших и извещение родственников. Вышли из операции - всех живых наградить обязательно. Я старался, чтобы командир роты написал наградные, но это же литература - не всем дано. Короче говоря, много пришлось писать самому. С комбатом мы как-то разговорились после Белорусской операции. Я говорю: "Женя, давай кого-нибудь поведем на полного кавалера ордена Славы? Три операции - три ордена". - "Давай! А кого? Это же три операции! Из танкистов никто не продержится". - "Давай нашего фельдшера". У нас фельдшером был татарин - мужик будь здоров! Человек неповторимого мужества. А санинструктором была женщина. Звали ее Сима. Когда она видела, что танк подбит - она сразу сатанела, с ней разговаривать невозможно становилось.Унее каким-то звериным становилось лицо, и она, не обращая внимания, что по ней стреляют бросалась к этому танку. Так что нам везло - беспокоиться о помощи, в случае если танк подбит и ты ранен, не приходилось. Короче, вот так решили и представили его к ордену Славы III степени. В дальнейших боях он получил ордена всех трех степеней. Меня за эту операцию наградили орденом Красной Звезды.